Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Ему всё бы только рыбки! Я не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе
как барин, а не
хочешь заплатить
ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты
так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что
он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт
его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя
хотят повесить.
Добчинский.То есть
оно так только говорится, а
он рожден мною
так совершенно,
как бы и в браке, и все это,
как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с.
Так я, изволите видеть,
хочу, чтоб
он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы
так,
как я: Добчинский-с.
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник
захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте
так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов,
как обыкновенно
они ходят по-домашнему.
Скотинин. Да с
ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался
он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться.
Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес
его из ворот к крыльцу навзничь. Я
хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от
такого тумака не развалился; а дядя, вечная
ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Но
как ни строго хранили будочники вверенную
им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались
такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие
хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение
их ожидает не кара, а похвала.
— Я уж на что глуп, — сказал
он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не
хочу я володеть вами, а ищите вы себе
такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Пытались было зажечь клоповный завод, но в действиях осаждающих было мало единомыслия,
так как никто не
хотел взять на себя обязанность руководить
ими, — и попытка не удалась.
— Я даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался
он к купчихе Распоповой, — что бы я
такое наделал и
как были бы сии люди против нынешнего благополучнее, если б мне
хотя по одному закону в день издавать предоставлено было!
Напротив того, бывали другие,
хотя и не то чтобы очень глупые —
таких не бывало, — а
такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но
так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена
их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
— Глупые вы, глупые! — сказал
он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не
хочу я володеть глупыми! а ищите
такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
Затем,
хотя он и попытался вновь захватить бразды правления, но
так как руки у
него тряслись, то сейчас же
их выпустил.
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона,
как оказалось, что
он,
как простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы. Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому,
он сначала не поверил
ему. Стали рыться в сенатских указах, но
хотя перешарили весь архив, а
такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, — не оказалось.
— Я не понимаю,
как они могут
так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если
они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа.
Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она
хотела улучить минутку поговорить с
ним наедине, но
он поспешил уйти от нее, сказав, что
ему нужно в контору. Давно уже
ему хозяйственные дела не казались
так важны,
как нынче. «
Им там всё праздник — думал
он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв
их так,
как хотела, она взглянула на Долли.
Вронский понял по ее взгляду, что она не знала, в
каких отношениях
он хочет быть с Голенищевым, и что она боится,
так ли она вела себя,
как он бы
хотел.
— А ты очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно,
как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А
как мил Катавасов! Да и вообще целый день было
так приятно. И ты с Сергеем Иванычем
так хорош, когда ты
захочешь… Ну, иди к
ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что
он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие
так интересует меня, что надо даже скрывать? Я сказала, что не
хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим
так же мало интересовался,
как и я.
Как всегда кажется, что зашибаешь,
как нарочно, именно больное место,
так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что на беду нынче каждую минуту разговор нападал на больное место Алексея Александровича.
Он хотел опять отвести зятя, но сам Алексей Александрович с любопытством спросил.
— Да, но вам, может быть, легче вступить в сношения, которые всё-таки необходимы, с человеком приготовленным. Впрочем,
как хотите. Я очень рад был услышать о вашем решении. И
так уж столько нападков на добровольцев, что
такой человек,
как вы, поднимает
их в общественном мнении.
Так как он не знал этого и вдохновлялся не непосредственно жизнью, а посредственно, жизнью уже воплощенною искусством, то
он вдохновлялся очень быстро и легко и
так же быстро и легко достигал того, что то, что
он писал, было очень похоже на тот род, которому
он хотел подражать.
Ей казалось, что
он, зная это, скорее может разлюбить ее; а она ничего
так не боялась теперь,
хотя и не имела к тому никаких поводов,
как потерять
его любовь.
Кроме того,
хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам
как хозяин и посредник, а главное,
как советчик (мужики верили
ему и ходили верст за сорок к
нему советоваться),
он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли
он народ, был бы в
таком же затруднении ответить,
как на вопрос, любит ли
он народ.
С той минуты,
как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от
него требовалось только того, чтоб
он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена
его желала этого,
он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего
он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с
таким удовольствием занимались
его делами, на всё отвечал согласием.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду.
Хотя и не было решено, едут ли
они в понедельник или во вторник,
так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что
они уедут днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда
он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
Вронский уже несколько раз пытался,
хотя и не
так решительно,
как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на
его вызов.
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за то, что по
его беспечности не
он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на учителей за то, что
они так дурно учат детей; но свояченице
он обещался вести учение,
как она этого
хотела.
— А затем, что мужики теперь
такие же рабы,
какими были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что
их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
Не
так,
как бы я
хотела любить, но я
его люблю, а Анна не любила своего.
—
Он говорил о том, о чем я сама
хочу говорить, и мне легко быть
его адвокатом: о том, нет ли возможности и нельзя ли… — Дарья Александровна запнулась, — исправить, улучшить твое положение… Ты знаешь,
как я смотрю… Но всё-таки, если возможно, надо выйти замуж…
Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было,
как мог Михайлов найти ту ее особенную красоту. «Надо было знать и любить ее,
как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение», думал Вронский,
хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. Но выражение это было
так правдиво, что
ему и другим казалось, что
они давно знали
его.
Левин доказывал, что ошибка Вагнера и всех
его последователей в том, что музыка
хочет переходить в область чужого искусства, что
так же ошибается поэзия, когда описывает черты лиц, что должна делать живопись, и,
как пример
такой ошибки,
он привел скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, восстающие вокруг фигуры поэта на пьедестале.
И странно то, что
хотя они действительно говорили о том,
как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для
них значение, и
они чувствовали это
так же,
как и Кити.
— Вот
так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно,
он заметил, что во весь этот день больной хватал на себе и
как будто
хотел сдергивать что-то.
«И разве не то же делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя
его к знанию того, что
он давно знает и
так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что
он вперед знает
так же несомненно,
как и мужик Федор, и ничуть не яснее
его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем
хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Как будто было что-то в этом
такое, чего она не могла или не
хотела уяснить себе,
как будто,
как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая
ему женщина, которой
он не любил и боялся и которая давала
ему отпор.
Слово талант, под которым
они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым
они хотели назвать всё, что переживаемо было художником, особенно часто встречалось в
их разговоре,
так как оно им было необходимо, для того чтобы называть то, о чем
они не имели никакого понятия, но
хотели говорить.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни,
он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался
так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли,
хотя и вперед знал, что
он ни в
каком случае не будет драться.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна
хотя и шопотом, но
так, что больной, очень чуткий,
как замечал Левин, должен был слышать ее. Левин зашикал на нее и оглянулся на больного. Николай слышал; но эти слова не произвели на
него никакого впечатления. Взгляд
его был всё тот же укоризненный и напряженный.
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал
он. —
Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал
он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки,
хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что
он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха.
Они отошли
так далеко, что никто уже не мог бы слышать
их, но
он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче сказать то, что
они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли,
как будто нечаянно, Варенька сказала...
Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова;
он знал, что жена в
такие любовные минуты,
как теперь, поймет, что
он хочет сказать, с намека, и она поняла
его.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время,
как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь
так дорог и мил, что она ни за что не
хотела вне
его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
― Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего.
Они отвергают справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не отрицая этого главного стимула (Левину было противно самому, что
он употреблял
такие слова, но с тех пор,
как он увлекся своею работой,
он невольно стал чаще и чаще употреблять нерусские слова),
хочу только регулировать труд.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и
он знал, что когда
он, вовсе не думая о том, что
его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству,
он испытал больше счастья, чем когда
он,
как теперь, каждую минуту думал, что в
его душе живет Христос и что, подписывая бумаги,
он исполняет
Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо
так думать,
ему было
так необходимо в
его унижении иметь ту,
хотя бы и выдуманную, высоту, с которой
он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что
он держался,
как за спасение, за свое мнимое спасение.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с
ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево…
Оно,
хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а
так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом.
Его в год не вырастишь, — сказал
он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство
как?
Хотя ему и подозрительна была тишина ее
как будто сдерживаемого дыханья и более всего выражение особенной нежности и возбужденности, с которою она, выходя из-за перегородки, сказала
ему: «ничего»,
ему так хотелось спать, что
он сейчас же заснул.
Он знал это несомненно,
как знают это всегда молодые люди,
так называемые женихи,
хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что
он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна была быть прекрасною женой,
он так же мало мог жениться на ней, даже еслиб
он и не был влюблен в Кити Щербацкую,
как улететь на небо.